Воспоминания моей мамы Боваевой Мёстя Минаевны о Сибири (прислала Ольга Баваева)

Эпизод 1. ПЕРЕД ВЫСЕЛЕНИЕМ.

 Я как-то спросила у мамы: «Неужели не было слухов, о том, что будут выселять?”. Обычно всегда появляются слухи, перед различными событиями, особенного такого масштаба, как выселение целого народа. Тем более что некоторые народы уже выселили. Мама ответила: «Да, ходили такие слухи. Но, я, например, думала: Наверное, будут выселять тех, кто что-то сделал, а я? Я ведь ничего не сделала плохого, почему меня-то будут выселять?

 “Тиим зәнг һардг биля. Зуг би му юм кесм биш, намаг яһад туух билә? – гиҗ сандг биләв”.

Логика нормального человека. Ни одному нормальному человеку не могло прийти в голову, что такое можно сотворить с целым народом. И все – таки, предчувствие беды витало в воздухе. У мамы была собака. Как-то после полудня семья отдыхала в тени. Вдруг эта собака, сидя на задних лапах, жалобно заскулила и попятилась назад, хвостом прочертив полоску. Мамина мама, Кермен, закричала на нее: “Му йорта юмн!! Хаалһ бичә татад бә!!” «что ты дорогу тянешь! Проклятый»

 “Манад дөрвн нүдтә хар ноха бәәдг билә. Нег дәәкҗ үдн хөөн, тер ноха генткн гиинәд, ардаран цохрад, сүүләрн хаалһ татад оркв. Экм тенгиг уурлад, хәәкрв: “му йорта йумн, хаалһ бичә эрәәләд бә!”

В этом эпизоде чувствуется витавшая в воздухе тревога, иначе кто бы обращал внимание на поведение собаки?

Эпизод 2. 28 декабря.

 Мамина семья жила в Улан-Эрге. Мама работала в тракторной бригаде, которая состояла из молодых девушек, т.к. все мужчины были на фронте. Как-то раз маму отправили в командировку для ремонта тракторов в Яшкуле. Там она остановилась у своей тети. (бергн). В ночь с 27 на 28: “Сөөнин дуусн унтҗ чадсн угав. Нөр тас күрчәхш. Бергмчн унтҗахш. Тиигәд, дөрвн часын алднд би бергндән келҗәнәв: Цә чанҗ уухм болзго?» Босад, бешән түләд, цәәhән чанад ууһад дуусхла, дигтә нег юмн үүд цокҗана, зурһан часн алднд. Үүдян секхлә һурвн орс цергч залус бу бәрсн орҗ ирцхәв. Бу хәәхәр седнә. Би келҗәнәв: Здесь нет оружия. А сыновья этой бабушки все офицеры Красной Армии. Они все на фронте» Тиигхлә тедн келҗәнә: “Дулан хувцан автн, хот автн, тадниг цуһаритн Сииврур тууҗана..»

Я всю ночь не могла сомкнуть глаз, что-то не давало заснуть. Моя тетя тоже не спала. Так и не сомкнув глаз, около 4 утра я говорю тете: Может, чай сварить? Растопила печь, сварили чай. Стук в дверь в 6 утра, когда только что закончили пить чай. Входят трое солдат с автоматами. Почему-то хотели обыскивать дом, искали оружие. Я не дала им этого сделать, сказав, что сыновья этой женщины офицеры Красной Армии и они сейчас на фронте. Тогда они объяснили, что весь народ высылают в Сибирь, нужно взять теплую одежду, еду. Поскольку мама говорила по-русски, ее попросили объяснять людям, что происходит. Когда мама говорила пожилым женщинам, чтобы они брали с собой еду, одежду, те отвечали: “Йууһан хәәҗ йум авхв? Йилһм го мадниг цуһармдн алхар бәәнә”. “Зачем нам брать что-то, все равно они нас убьют”. И в чем были, покидали дома.

Мама пыталась добраться в Улан-Эрге, домой, где осталась ее мать. Но солдаты отговорили ее, сказав, что их уже всех тоже вывезли, а если она пойдет, ее поймают и расстреляют как дезертира. Машины из Яшкуля проезжали мимо Улан-Эрге. Мама увидела свой дом. Двери брошены открытыми нараспашку. Коровы лежат возле дома. Мама рассказывала: «Увидев это, от нестерпимой боли и горечи я запела нашу протяжную песню». А солдаты мне говорят: «Ой, Мария, не пой ты так. Так тяжко на сердце!». «Их ли мне жалеть? А что со своим рвущимся сердцем делать?!»

«Би тер цергч көвүдд келҗәнәв: «Намд Улан-Эргд күрх кергтә. Экм тенд үлдвә”. Тедн намд келҗәнә: «Теднич бас авад йовҗдла. Ода чи орһад һархла, чамаг кеер бәрҗ авад, хаһад альчк” – гиҗәцхәнә. Тиигәд мадн Улан-Эргәр дәврәд һархла, дигтә мана герин хаҗуһар давад йовбудн. Геримм үүдн анһалһата. Үкрмүдм һазаһан кевтнә. Тингән үзчкәд әвр гидгәр һашудад ут дууһан экләд дуулв. Тиигхлә нег цергч орс көвун келҗәнә: «Ой, Мария, не пой ты так. Так тяжко на сердце!». Тенгүг хармнхв, шарклсн зүркән яахв?»

Моя мама вывезла из дома своей тети все: печку–буржуйку, два мешка зерна, ступу, швейную машинку, даже керосиновую лампу. Эти два мешка зерна спасли жизнь всем, кто попал в вагон, в котором ехала моя мама и ее тетя.

 Эпизод 3.

В пути В вагоне, в котором ехала мама, были одни старики и маленькие дети. Единственные, кто мог что-то предпринимать и как-то действовать были моя мама – девочка 19 лет и молодая женщина с грудным ребенком на руках. Остальные старики и дети. “Мел көгшн-бичкн хойр, көгшн-бичкн хойр!” – говорила моя мама. В пути, на остановках моя мама и та женщина выпрыгивали из вагона, набирали снега, чтобы пить и готовить нехитрую еду. Зерно, из мешков тети, мололи ступой, делали лепешки на буржуйке. На одной из остановок одна пожилая женщина чуть не погибла под поездом. Она полезла под поезд, т.к. стыдилась справлять нужду прилюдно, да и старший родственник по мужу был рядом. Она полезла под поезд. Поезд тронулся, они едва успели вытащить ее из-под колес. После этого случая они пробили дырку в полу, занавесили угол тряпкой, устроили туалет, чтобы старики не выходили из вагона. Всю дорогу мама думала о своей матери. Где она, что с ней? Куда ее отправили? Каждую ночь она видела свою мать во сне: Та держала ее черное пальто с меховым воротником (брат купил) подмышкой: “Күүкнәнь пальтоһин авбу…” “ Я взяла твое пальто, доченька” – все повторяет и повторяет ее мама в этом навязчивом сне.

Тогда, в этом вагоне, во время этого скорбного пути, моя мама начала жевать табак. “Генткн дотраасм тәмк татх дурм күрәд, бергнәсн тәмк сурад экләд җәҗлсм эн – Зовлнгта күүнә зог». “Вдруг нестерпимо захотелось курить. Я попросила табак у тети и начала жевать. Вот с тех пор и жую”.

Эпизод 4. В Сибири.

Когда прибыли на место назначения, какая-то сибирская деревня, всех переселенцев начали стричь наголо. Для женщин калмычек, особенно пожилых, позор и унижение. Моя мама заявила: “Я не буду стричься. Сначала проверяйте! У меня не было и нет вшей». Так и не позволила прикоснуться к своим волосам.

 Где-то в эти первые дни, собралась толпа местных парней и стала улюлюкать, насмехаться над толпой калмыков, несчастных стариков и женщин. Моя мама маленькая, хрупкая девочка разогнала эту толпу. “Шуд уурм күрвә!. Чолу авад шивәд, тәрвәлһәд көөвү тедниг. «Калмык вот так делает!!- гиҗәһәд. Шуд, яхсан медсн угав!” – говорила мама, сверкая глазами. “Меня это вывело из себя. Себя не помнила. Хватала камни, палки, все что под руку попало и кинулась на них. Они разбежались”. 

Устроив в одном из бараков свою тетю, мама отправилась на поиски своей матери. Легко сказать: отправилась! Спецпереселенцы, враги народа, должны были получить разрешение для того, чтобы из одной деревни поехать в другую. А комендант захочет дать разрешение – даст, не захочет – не даст. Моя мама три ночи ночевала в комендатуре на полу, отказываясь покинуть помещение, пока, наконец, не услышала: “Шининова, получай! Какая настырная!!!»

Эпизод 5.

Эта маленькая хрупкая девушка не знала и не могла знать, где ее мать. И по наитию шла из деревни в деревню. Как-то ночь ее застала в одной из деревень. Она попросилась на ночлег в одну избу, в которой жили дед с бабкой. “Би покс һоста биләв. Терм көлдм наалҗ оч, көрәд. Тәәлхәр седхлә, тәәлгҗәхш. Көлән бешд шахад дулалад тәәлүв. Манһдуртнь эмгн өвгн хойр намд “иим һоста энд йовдм биш” гиһәд, баленк өгв. Би теднд моднь чавчҗ өгәд, цаарандан йовбу”. “ У меня были кожанные сапоги. Пытаюсь их снять и не могу. Смогла снять эти сапоги, только когда у печки ноги свои прогрела”. На следующее утро дед с бабкой дали мне валенки вместо моих сапог, сказав, что это не обувь для этих мест. Я нарубила им дров и пошла дальше.

По дороге мама разменяла свои золотые серьги на продукты: Полплитки калмыцкого чая, картошку и т.д. В одной из деревень, наконец, нашлась наша бабушка. Когда мама добралась до барака, в котором жили калмыки, бабушки там не оказалось. Она ходила по дворам, прося милостыню. Какую-то девочку отправили за ней. Услышав: “Кермен, тана күүкнтн ирвә!» “Кермен, ваша дочь приехала”. Бабушка встала как вкопанная, не в силах сдвинуть вдруг ослабевшие ноги. Позднее за столом бабушка пила настоящий калмыцкий чай и говорила: «Бәәсм бийм менрч одва. Сөөнә хальмг цә уусн болад зүүд зүүдлүв. Зуг күүндч келсн угав, тер зүүдән хармнад. «Альдас чамд хальмг цә ирх билә” гиһәд намаг наад бәрх гиҗ санад күүнд келсн угав. Кезәнь эн цәәһичнь мартхв, күүкн!!» “Как услышала, что ты приехала, я оцепенела. Вчера ночью сон приснился, что пью джомбу. Но я никому не рассказала, побоялась, что посмеются надо мной. Скажут: откуда тебе джомба возьмется. Никогда, доченьки, этот твой чай мне не забыть»– говорила бабушка сквозь слезы. А навязчивый мамин сон оказался вещим. Бабушка ничего не взяла из дому кроме пальто своей дочери. Все нажитое осталось в брошенном доме.

Эпизод 6.

 Лошади были страстью моей мамы. “Тер хатрсн әнчнь ямаран сәәхн” – «даже топот копыт как красиво звучит, как музыка! – говорила мама и глаза ее сияли от восторга. Перед войной у мамы была лошадь, которую подарил ей брат, Нарн. Вся сбруя: калмыцкое седло, уздечка были отделаны серебром. Кстати, этого коня со всем снаряжением мама сдала во время сбора средств на нужды фронта в начале войны. Через эту страсть к лошадям моя мама несколько раз попадала в очень тяжелые ситуации. Однажды, во время весеннего половодья, председатель колхоза, пожилой мужчина, обратился к маме: “Мария, коровы ушли на острова, надо их пригнать, поедем на лошадях”. “Мөрәр йовья гихлә, би гәрхтә юмн, амрад одув. Һурвн һол һатлувдн! Җе болад бәәвү, муурад! Нег һол һатлҗ йовад мөрм эрг чавчу болад һарҗ чадҗахш. Тиигхләнь, толһа деегәрнь һәрәдәд, эрг дер һарад авчкад, хазаараснь авад, мөрән эрг дахулад көтләд, йовад бәәнәв. Тиигҗәһәд нег һазрт мөрм көл ишкәд эрг деер һарад авчква. Цаарнднь үкрән тууһад аашч йовад, өвгн келҗәнә “эн хаалһар йовад йовҗ гертән курхич” гинә. Үзүүлсн халһарнь йовад йовнав. Тиигҗәһәд хаалһм хойр тасрад одва. Негинь иигәрән йовна, негин тиигәрән һарна, алькарнь йовхнь медгҗәхш. Тиигхләнь дор ормдан зогсв, тер хаалһин тасрхаад. Тер цагла әвр му ухан орва: “Дала орс күүкд дотрас һанцхн хальмг намаг шүүһәд авад, зөрц зовахар седәд” – гиһәд һашудад уульв”. Как услышала, что на лошадях отправимся – обрадовалась. Оказалось, надо было через три речки вброд переходить и коров еще гнать. Когда переходили вброд одну из речек, лошадь не могла выбраться на берег, т.к. берег оказался крутой. Я спрыгнула на берег через голову лошади, стала водить ее вдоль берега, пока она не нащупала более пологий склон и наконец, выбралась из речки. Когда приблизились к деревне, дед показал тропинку, по которой нужно ехать, а сам остался с коровами. Еду я по тропинке дальше, и вдруг, она раздваивается. Одна тропинка в одну сторону, другая в другую. А я не знаю, по какой мне ехать. Кругом лес. Я села на развилке и заплакала. Так мне стало обидно и горько. Темнеет, я сижу плачу и думаю: “Столько русских девушек, а он меня выбрал, единственную калмычку. Специально, чтобы я так измучилась !!”.

А дома, так и не дождавшись дочери, встревоженная мать побежала к председателю. Когда, наконец, ей удалось объяснить, что дочь еще не вернулась, вся деревня отправилась на поиски. Женщины стали ругать старика: Как ты мог оставить девочку! А вдруг ее медведи съели. Услышав «медведь», бабушка и вовсе перепугалась. “Тиигн гихнь би хол биш бәәҗу. Әмтн нирглдәд намаг хәәльдәд һарцхаҗ. Цуһар намаг дуудад хәкрлдәд йовцхана. Экм, тенкән уга, хәнктәд йовна, медведь гиснь сонгсчкад нег үлү, сүмсән алдчкч”. Вскоре, мама услышала голоса «Мария! Мария! И громче всех «Мөстә! Мөстә» – кричала ее перепуганная мама. Оказалось, что она была недалеко от деревни. Председатель говорит: Я же тебе показал тропинку, чего ты не дошла. – Так она раздвоилась, и я не знала, по какой идти! И тут, моя мама все высказала: Так много русских девушек здесь, а вы выбрали меня – калмычку. Специально, чтобы я помучилась!! А дед в ответ: Машенька, ты же ловкая, шустрая. Вон как ты на коне держишься, а они же толстые и на лошади ездить не умеют!»

Эпизод 7

 Однажды, возможно тот же председатель обратился ко всем: Коровы ушли на острова нужно их пригнать. На байдарке отправимся. “Байдарк гихләнь амрад одув. Мана һазрт хозлгиг – байдарк гидг билә. Мөрәр йовх гиҗ санҗанав. Би йовнав гиҗәнәв. Йовад йовҗ һол тал күрч ирвдн. Байдарк гиснь – онһц бәәҗ!!. Би залчадг биш, тиигяд хәәвднь сууву. Хәрү җе болад бәәву!!” Как услышал байдарка – обрадовалась. У нас в Калмыкии байдарками тогда называли двухколесную телегу. Думаю: «на лошади покатаюсь». Иду я за дедом, иду, и приходим на берег реки!? Байдарка оказалась – лодка! Поскольку я не умела управлять, мне пришлось грести!! Вот я намучилась тогда!!!

Эпизод 8

Мама говорила: «Из всего оставленного на родине добра, я ни о чем не жалела, кроме своего шелкового калмыцкого платья и ленты в тон ему, которую брат мне купил». А это платье моя мама выиграла как приз во время празднования 500-летия Джангара 1940 году. Тогда маме было 16 лет. Она играла на домбре и танцевала, аккомпанируя самой себе. «Я думала, если бы это платье было у меня сейчас, я бы надела его, вышла бы на сцену и сказала: вот какая я на родине была!!» – говорила мама с глазами полными слез.

 “Һазртан үльдәсн юмнас һанцхн тер торһн бүшмддән харм төрдг биләв. Мал-гер гиҗ ухаанд уга билә. Би сандг биләв: тер бишмдм бәәсн болхла, тингән өмсчкәд сцен деер һарад келх биләв: Вот какая я на родине была!”

Моя мама была красавица и наряжуха. И какая мастерица! Как она шила, вязала, вышивала!! Впрочем, как все калмычки тех лет. 19 лет. Молодая, красивая, изящная. Хочется наряжаться, носить красивые платья, танцевать, веселиться, любить! А вместо этого – нищета, старые потертые лохмотья, клеймо врага народа, предателя, тяжелая, черная работа. Они корчевали пни в лесу, стоя по пояс в снегу. Безнадега!

“Нег дәкҗ мана хаҗудк деревньд нәр болх гиҗәнә. Һол (Обь) сәәнәр көрәд уга билә. Кун ишкхлә мөсн хамхрад бәәнә. Тавн күүкд, тавн көвүд, мадн йовхм гиҗәнәвдн. Яһад болвчнь тер нәәрт күрхәр седҗәнәвдн. Хоорндан күүндәд авчкувдн: Кемр нег күн уснд унхла нег-негән татшговдн, цуһар уснд унад үкшкоһар. Әмд һарснь – нәәртән орх! Мини экм намаг хәләһәд эрг деер зогсад бәәнә. Би уснд унхла эмгн ардасм һәрәәдхинь медҗәнәв. Цүврлдәд, нег негнәәсн хол йовцханавдн. Мөсн шуд көл дормдн халхзад, тесрәд бәәнә. Баахн юмсуд, баахн. Мөснәс мөсн деер һәрәдлдәд, цуһар әмд-менд һатлад һарвдн! Тендән нег-негән теврлдәд тенкән го ууллдад нәәртән одвдн. Сөөнин дуусн дууллдад, тавшад бииллдәд, биләдчнь бәәнәвдн, уләдчнь бәәнвдн, тенкән го нәәрвлвдн! Өр цәәтл сөөһин киитнд һол көрәд, мадниг мөрн цанар герәәдмдн күргвә”.

Наверное, это был на исходе первого года высылки. Наступали ноябрьские праздники. Узнали, что в соседней деревне, которая находилась на другом берегу Оби, будет празднование. Десять молодых людей, парни, девушки договорились пойти на эту вечеринку. А Обь еще не остановилась. Тонкий лед, покрывший реку, трескается и ломается под ногами. “Но мы решили попасть на праздник любой ценой. Договорились, что, если кто-то провалится – никто никого не будет спасать, иначе все погибнем. Кто доберется живым – тот погуляет. Мы вытянулись в цепочку, подальше друг от друга и пошли через реку. А на берегу стояла моя мама. Я знала, что, если я провалюсь, моя мама кинется за мной. Лед хрустит и раскалывается под ногами. Мы прыгаем с льдины на льдину. Молодость есть молодость. Все добрались до берега. На берегу кинулись друг другу, плачем, обнимаемся. И всю ночь мы пели, плясали и плакали! За ночь Обь остановилась, нас на санях отвезли в нашу деревню.

Я думаю, что местные взрослые люди, наблюдавшие за ними в этот вечер, все же почувствовали тоску и боль этих молодых людей, почти детей, увидели, как они страдают, как много они пережили и посочувствовали им, поэтому и отвезли их на санях.

Долгими зимними вечерами мама рассказывала эти истории мне, маленькому, впечатлительному ребенку, поэтому я запомнила их слово в слово. Сейчас, через много лет, когда мой сын старше той моей мамы, я слышу ее голос, каждую ее интонацию. Спицы тихонько постукивают, я смотрю на маму – слезы текут по ее щекам, и мне больно. Мне очень больно. Это меня вышвыривают из дома, меня везут в вагоне для скота, меня пытаются унизить, оскорбить. И я, гордая, отстаиваю себя, свое достоинство!

И я помню Все.

Мама, спасибо тебе.

1942 год

Улан Эрг

Советские войска отступают. Усталые солдаты бредут по пыльной дороге, мимо поселка. Мой нахцх (дядя по матери), 14-15 летний подросток, на своем велосипеде подвозит усталых солдат. Посадит одного, провезет какое-то время, потом возвращается, чтобы подвезти другого солдата, дав ему возможность отдохнуть. Потом этого мальчика, который так старался помочь, хоть чем-то, своим солдатам, своей армии, погнали на принудительные работы.  Вместе с такими же подростками и женщинами он копал окопы. Эту тяжелую работу они выполняли голодными.  За перевыполнение нормы им давали дополнительный паек, сколько-то граммов черного хлеба. (не запомнила сколько). Позже, будучи уже в возрасте, пропустив пару рюмок, дядя плакал, вспоминая этот дополнительный паек, какой ценой он доставался. Мини нахцхм – Шининов Борис Мунняевич, 1927 г.р.

Вот воспоминания мамы о другой волне отступления советской армии, когда линия фронта дошла до Улан Эрге.

Энд тенд бомб хаһрад, сумн нисяд, энд-тенд таш-пиш гиһәд бәәнә. Мадн сүмсн-сүр го, гүүлдәд, әльд бултхнчнь медгдхш. Мини экм болхла, һазаһан боорцг шарад зогсадана. “Ээҗ бултхнтн, альчкла йахв? – «Көгшн намаг алвчнь яах билә? Баһчуд үкҗәхлә? Тадн бултцхатн! Хәләлт эдн харһнҗ йовна…» Давад гүүҗ йовсн цергчнр борцгинь шүүрәд авад цааран гүүлдәд йовад бәәцхәнә. Би болхла, дөрвн-тавн күүкдлә бултх һарзр хәәҗәһәд, оч-оч зо деер бәәсн хашад оч бултвдн. Гәрхтә йумсуд, чаваас. Негл бичкн куукд кевтә, нудн эс үзссн болхла – болҗана.

Советские солдаты бежали по поселку. Пули свистят, бомбы, снаряды взрываются там и тут, грохот стоит неимоверный. Мирное население в ужасе бегает ищет укрытия. А моя мама стоит на улице зуухдан  (печь на улице) жарит борцоки. Я ей говорю: «давайте прячьтесь, убить же может вас! Она мне отвечает: «Ну и что с того, что убьет меня, старую, когда тут молодые гибнут. Видишь, они голодные! Иди, прячься сама!» И продолжает жарить свои борцоки. А пробегающие мимо солдаты хватают борцоки и бегут дальше. Я и еще несколько девочек побежали искать место, где можно спрятаться. И не нашли ничего лучше, как спрятаться в сарае, который находился на бугре. Глупые! Как дети маленькие – лишь бы глаза не видели.

Немцы оккупировали Улан-Эрге. Надо заметить, что они никого не убивали, ничего не отнимали. Каждое утро, они обходили дома и спрашивали, есть ли молоко. Постепенно заметили, что любящие порядок немцы, дома обходили в одном и том же направлении и обысков не устраивали. Мой брат говорил: «Чтобы я вам свое молоко отдал»!  Видя, что немцы на подходе, брал ведро с молоком обходил дом и ждал, когда они уйдут, потом заходил с молоком с другой стороны.

Мой брат, Нарн, был большой шутник. Иногда он подскакивал к ним, отдавал честь и начинал нести какую-нибудь абракадабру, передразнивая немецкую речь. Те, ничего не понимая, улыбались, кивали головой, думая, что он их так приветствует на своем языке. Мы с мамой ни живые, ни мертвые, наблюдаем за этой сценой. После ухода немцев, мама ругала его: «Ты что делаешь? Вдруг они поймут, что ты их передразниваешь и застрелять тебя на месте!?» Брат смеялся и говорил: «так, наоборот, они же радуются, смеются довольные, дураки».

Немшнр Улан Эргд орад күрч ирвә. Тедн тигҗ гер негдҗ, күнә юм булаҗ авх, кү алх гиҗ юмн һарсн уга билә. Өрүн болһн “млеко, млеко” гисн юмсуд орҗ ирдг билә, тигчкәд мел нег аю гермуд эргдм. Эркән го нег иргәр орҗ ирәд, талдан иргәәрнь һарад йовдм. Мини ахм, атта күн билә. “Чама-чама, эднд би үсән өгдгинь? Немшрн орад аашхинь хәләҗәһәд, үстә суулһан шүүрәд, герән эргәд һарад йовҗ одг билә. Тенднь нег өнцкт суулһан тәвчкәд, немшнр һархла,  суулһан бәрәд, талдан өнцкәрн орад күрч ирдм. Зәрмдән, немшнр орҗ ирхлә, өмнәснь босч ирәд, һаран өргәд мендлсн болад, худлахар немшәр келсн болад хәнктәд хәкрҗ-хәкрчктм. Тедньн маасхлзад инәһәд бәәдм. Ээҗ ма хойр болхла сүмсн –сүр го суунавдн. Немшнр һарад йовҗ одхла ээҗм керелддм: йаһҗанч, Нарн. Чамаг биисмдн наад бәрҗәнә гиһәд хаһад алчкла  йахв? Ахм өмнәсн келдмб: Алх биш, инәлдәд амрад бәәнәлм, гәрәхтә юмсуд.

Нег дәкҗ немшнр бәәсн цагла эктәһән нег хамхрха хайгдсн хашаһар орн гихлә, хойр орс цергчнр тенд бултҗасн бәәҗ. Нег баахн көвүн, негнь наста залу билә. Көөркс, җе гиһәд көөҗ оч харһнад. Тенд кезәнә хайгдсн хөөнә шиир бәәсн, нег бочк болсн юмнд хурн усн хурсн тингәр теҗәл кесн болад әмд торҗ бәәҗ. Тиигәд ээҗм хот кееһәд хар сөөһәр теднд хот авч одвдн. Харһнсн юмсуд нег һазр ховдглад идчкәр седнә. Ээҗм ууләд булаһад келдм: Ай, харм бишләә! … ода далаһар идҗ болшго, үкәд одхич!. Тиигәд ээҗм тер хойр цергчнриг әмд авад һарва. Нег сө тедн невчк чидл авсн йовхар бәәнә. Тедниг йовулҗаһад, ээҗм орсар келдг биш, һарарн дайлад: Домоой! Домоой! Гиһәд хәәкрәд, хойр нүднь тенкән го цальград бәәнә. Тиигәд тер хойр цергчнр мана церг күцхәр йовҗ одсхав. Кен бәәсм тер хойр? Күццн болхий цергән? Әмд һарсн болхий ?

Однажды, когда Улан-Эрге был занят немцами, мы с мамой зашли в один заброшенный сарай. Там прятались двое русских солдат, один был молодой, другой постарше, средних лет мужчина. В сарае валялись бараньи копытца, брошенные там, когда-то давно. Какой-то бак, со старой дождевой водой. Этим они питались все это время, пока там прятались. Ночью мы с мамой взяли еды, пробрались в этот сарай. Распухшие от голода, они ели жадно, маме пришлось отнимать у них еду. Она говорила со слезами на глазах: «Харм бишлә, көөрк, үлүүдәд үкҗ одхич. Далаһар идҗ болшго!” «Да не жалко! Нельзя сейчас много есть, умрете!» Так мы ходили по ночам и кормили их. Однажды ночью, немного поправившись, они ушли догонять нашу армию. Мама, не знающая русского языка, только махала рукой и говорила лишь: Домоой! Домоой! – со слезами на глазах. Не знаю, кто они были, эти солдаты? Добрались они до своих? Выжили ли?

Моя бабушка Шининова (Хаглышева) Кермен Шериковна умерла в Сибири, Новосибирской области, г. Татарск, в 1955 году.

Еще один эпизод из маминых воспоминаний.

Мана хаҗууд нег баракд дала ик зунь баахн хальмг көвуд, күүкд бәәлә. Асхн болһн тедн нәр кеһәд, домбр цокад, биләд-дуулад бәәдг билә. Би, баахн күүкн, тигәрән йовад бәәнәв, намд таасгдад бәәнә. Тиигҗәһәд экм келҗәнә намд: “Чи күүкн бичә тиигәрән йовад бә. Эднчнь юн улсин медгдҗәхш. Өдр болһн эднтәлчин хар машин ирәд зәрмнь суулһад авад йовад бәәнә”. Рядом с нами находился один барак, в котором обитали калмыки, в большинстве своем молодые парни, девушки. Каждый вечер они устраивали танцы. Играли на домбре, пели, плясали. Я, молодая девушка, стала туда ходить, мне все это нравится. Как-то моя мама мне говорит: Ты, доча, туда не

ходи. Не понятно, что это за люди. Кто они? Замечаешь? Каждый день к ним приезжает черная машина и кого-нибудь из них куда-то увозят… “ .  

Я не знаю, ни в какой период высылки это происходило, ни где это было. Это было какое-то спонтанное мамино воспоминание. Я была слишком мала, чтобы расспросить подробней. Мама ни имен, ни фамилий их не знала. Ничего о них не узнала, пока ходила туда. Значит, они не особенно и общались. Просто отчаянно-обреченно веселились. Что это были за люди? Что с ними сделали?

Ханты-Мансийск

Нег дәкҗ әмт цуһлулҗах зәнг һарва, захс бәрхмчн Ханта-мансийский край орад. Би санҗанав: Эн насндан би җирһл үзҗко болхла, талдан һазр үзнәв! Тиигҗ санад әмт дахад ар-үзг орув. Түрүүндән бидн цаг медҗ чадад җе болад бәәвүдн. Нарн мод ташаһад суусн болна, тиигҗәһәд босад һарад йовҗ одна. Мадн герәдән ирәд кевтхәр седхлә, цуһар әмтн босад көдлмштән одцхана. Мадн тикхлә хәру көдлмштән одх. Җе болад бәәвүдн.

Кунд көдлмш, белкус цә уснд зоһсад, гөлм татдг биләвдн. Тенд мадн дөрвн хальмг күүкд бәәдг биләвдн. Негнтәһн мадн амн-эгчнр болад бәәвудн. Дәкәд намд манахс вызов илгәһәд, би герәдән манахс талан хәрүв. Йовҗахлам мини эгчм келҗәнә: йуһан чамдан өкув? Эн билцгм ав – гиһәд хурһнасн тәәләд чолун нүдтә алтн билцгән намд өкҗәнә. – Яһҗ би чамас нег бәәсн юмчнь авхв? бийдчинь кергтә болх! – гиһәд авсн угав.

Дәкәд би һазртан ирәд, нег Яшкул орхларн харһув би тер эгчләһән. Көөрк сохрҗоч. “Чини чирәһичнь үзхинь, Мөстә! Одак билцгичнь би хасгд меклгду, боднцг авад! – Зуг, чамд кергтә болвшн, гесән теҗәвүлмч!  – гиву би.

Однажды стали собирать людей на север в Ханта-Мансийский край рыбачить. Я подумала: «раз уж мне не суждено быть счастливой в этой жизни в мои годы, так хоть другие земли увижу». Собралась и поехала.

В первое время мы замучались, т.к. не могли определить время. Смотришь, солнце вроде садится, опускается за деревья, мы идем домой. Собираемся лечь спать, а все люди поднимаются и идут на работу. Нам приходится опять с ними идти.

Люди, стоя по пояс в воде, тянули сети.

Там с мамой были еще три девушки-калмычки. С одной из них стали они названными сестрами. Проработав там, мама по вызову вернулась к своей семье. На прощание, мамина названная сестра протянула ей свой золотой перстень, сказав: «возьми вот это! Что еще я тебе могу дать?» Мама моя: «Ты что? Как я смогу у тебя его забрать, единственное ценное, что у тебя есть! Нет, тебе самой он пригодится!» Так эти две девушки, которые стали родными, помогая и поддерживая друг друга в тяжелейших условиях, расстались на много-много лет. Они встретились, у себя на родине, будучи уже пожилыми людьми. Мамина названная сестра к тому времени ослепла. «Увидеть бы твое лицо! А то кольцо, помнишь?  Надули меня с ним, отдала его за картошку…» – «Так ведь оно тебе все же пригодилось, хоть поела ты…»

Я бесконечно преклоняюсь перед нашими стариками. Несмотря на всю жестокость, несправедливость, унижения, с которыми они сталкивались, они не озлобились, оставаясь светлыми, добрыми людьми, которые умели видеть хорошее. Трудности не сломили их дух, они не превратились в узколобых националистов.

Мама вспоминала одного русского деда, который после еды смахивал в ладонь хлебные крошки со стола, закидывал в рот, и говорил: Как вспомню голод 30-х годов, мне жалко выбрасывать даже крошку. Вам еще повезло. Вас привезли, а здесь хоть люди живут. А вот, когда нас привезли в 30-х годах, здесь никого и ничего не было. Мы выкопали ямы, свалили деревья, сложили землянки. Поскольку посуды не было, в столах, сколоченных из бревен, сделали углубления, куда наливали похлебку, так оттуда и ели. Северные люди, местные аборигены, не видевшие прежде белых людей, в первое время, убегали от них, когда они пытались обменять картошку на рыбу. Постепенно им удалось наладить с ними контакт.

В бараке, с семьей моей мамы, жила молодая девушка латышка. Были и немцы. 

Никогда, ни от моих родителей, ни от других наших стариков, я не слышала националистических высказываний, обвинений против всего русского народа. Они умели объективно смотреть на обстоятельства. Моя мама говорила: «Это все Сталин наделал!»

В то же время, в их речах чувствовалась и слышалась гордость за себя, свой народ: «Мы сильнее! Мы лучше! Мы смогли, мы выстояли!». Одна бабушка рассказывала мне: Мадн ө-шуһу моднд мод көрәәддг биләвдн, цасн белкус цә болдм. Кеду киитн болвчн маднд, хальмгудд, һар-көлән, чирә-нүрән көлдәнә гиҗ юмн уга билә. Цан деер сууһад йовҗ йовад, көрәд ирхләрн, цанасн һәрәдәд бууһад,  цасар чирәһән, һаран зүлгҗ-зүлгҗ, цанын хаҗудын гүүҗ йовад, хәрү цан деерән сууһад тигдг биләвдн. Орсмуд болхла, мел һарнүүрән, хамран көлдәсн бәәдм. Маднас сурдм тедн: тадн яһад көл-һаран, хамран көлдәхшит? Тииклхлән мадн: тадн әәдл ик хамрта мадн биш, мана хамрмдн бичкн болад көлдхш” – гиһәд  наадлад инәәдг биләвдн.

Мы валили лес в тайге, по пояс в снегу. Какие суровые морозы бы ни были, среди нас, калмыков, не было случаев отморожения. Как начнем замерзать разотрем снегом лицо, руки. Сидя в санях, как почувствуем, что замерзаем, спрыгнем с саней, пробежимся рядом и опять в сани. А русские удивлялись и спрашивали у нас: а почему у вас ничего не отмораживается? Они постоянно, то руки, то ноги, то нос отморозят. Мы смеялись и отшучивались: Так у вас носы длинные, вот вы их и морозите, а у нас носы маленькие им морозы нипочем.

Бабушку звали Карнаева Екатерина.