Воспоминания семей Басанговых и Ивановых о депортации

Прислала Басангова Гилян Михайловна,

Культуролог, независимый исследователь

В этом году исполнится 80 лет с момента проведения операции «Улусы», операции по депортации калмыков в Сибирь. Моя семья также, как и все семьи калмыков, была депортирована: аавы и ээджи, а мои родители родились в Сибири в начале 50-х годов. Как мне кажется, воспоминания о депортации калмыков в Сибирь можно отнести к семейной памяти, поскольку рассказы старшего поколения, которые пережили ссылку, передаются преимущественно внутри семьи, через поколения.

Депортацией я стала интересоваться давно, наверное, со школьных лет, когда нам в средних классах задали написать сочинение о депортации родных в Сибирь. Признаться, будучи ребенком, мне было нелегко затронуть эту тему в моей семье, поскольку ээджа по материнской линии, Иванова Бевя Санджаповна, (ее уже нет в живых) не любила говорить на эту тему, а если и говорила, то ответ был один – выслали и все, что тут рассказывать. Но моя мама, Валентина Дорджиевна Басангова выполняла роль медиатора между своей матерью и мной. Только маме моя ээджа могла что-то рассказать о сибирских годах. Аава тоже по материнской линии, Иванов Дорджи Убушаевич (его тоже уже нет с нами) вспоминал о Сибири изредка, был немногословен.

Ээджа по отцовской линии, Дорджиева Мария Саранговна, жила далеко от нас, в другом районе, поэтому спросить ее о Сибири у меня не было возможности, аава по отцовской линии, Басангов Улюмджи Ангрыхович, ушел из жизни в молодом возрасте, так и не увидев внуков.

Воспоминания о депортации нашей семьи – это воспоминания моих родителей и их родителей. Узнав об этом страшном периоде их жизни в детстве, я уже не могла оставаться равнодушной к этом теме, и стала продолжать ею заниматься в университете на своей программе. Моя ээджа, Иванова (в девичестве Бамбышева) Бевя Санджаповна, родилась 26 октября в 1928 году в п. Ергенинский Приозерного района (в настоящее время Кетченеровский район). На момент депортации ей было 15 лет.

Помимо нее в семье было еще трое детей: старший брат Баснг 1925 года рождения, сестренка Булгун 1930 года рождения и братишка Утнасун, который родился в 1937 году. Отец моей ээджи был на фронте, когда их депортировали. Жили они в поселке Ергенинский, где и я прожила большую часть своей жизни. Ээджа окончила 4 класса, с малых лет помогала матери по хозяйству, пасла овец.

Ээджа говорила, что никаких разговоров о депортации не было. До последнего люди не знали, куда их везут, за что их увозят изродных домов. Ранним утром, примерно в 4-5 часов, к ним в дом ворвались солдаты с ружьями. Удалось взять с собой несколько вещей и только. В темноте, в суматохе повели их к школе, как оказалось, это было место сбора всех калмыков этого поселка. Как рассказывали ээджа и аава, некоторым семьям вообще ничего не разрешали брать из вещей и еды, а другим – давали на сборы около 30 минут. Это зависело от самих солдат либо от случая: если кто-то из близких служил на фронте, то отношение было помягче. Некоторые солдаты даже предупреждали о том, что их ждет впереди, и сказали, что лучше взять побольше теплых вещей и побольше еды, так как дорога будет длинной и холодной. Но никто не говорил, куда везут. Солдаты показывали какие-то документы, но ээджа и другие калмыки тогда не знали хорошо русского языка, в основном говорили на калмыцком. Когда всех собрали у школы, подъехали машины-студебекеры, на которых повезли по 3-4 семьи в машине через Сталинградскую область, на железнодорожную станцию Абганерово. До того, как людей привезли на станцию, у многих теплилась надежда, что им еще удастся вернуться домой, закончить дела по хозяйству. Многие семьи разделились, потерялись. У кого дети были в гостях, кто к родственникам уехал в другой поселок. Многие, так и не нашли друг друга.

На станции всех стали заталкивать в красные вагоны, где перевозили скот. Холодно было и голодно, как рассказывали родные. Много людей умерло по пути. В основном в пути умирали дети, старики. Тела складывали в последних вагонах, а потом на остановках грузили на машины и увозили. Многие потеряли своих дочерей, сыновей, бабушек, дедушек, их тела были лишены могилы. Ээджа говорила, что в вагоне стояла печка – буржуйка, в которой можно было растопить снег. Ехало в каждом вагоне по 50-60 человек. Не было еды, негде было даже справить нужду. Приходилось прорубать дырку в полу вагона, чтобы справить нужду. Из тряпок и белья люди делали ширму для удобства. Ехали приблизительно тринадцать дней. По приезде в Сибирь, семьи стали расформировывать по областям, по селам. Члены одной семьи отправлялись в один район. Семья моей ээджи была отправлена в Новосибирскую область, совхоз № 261 Чистозерного района. Ээджа всегда говорила, что, когда они только приехали в спецпоселение, местные жители сидели по своим домам и лишь выглядывали из окошка, будто боялись их. Калмыки сначала не понимали, почему их боятся, никто не подходит к ним, обходят стороной, детей своих крепко держат за руку. Оказалось, что правительство заранее позаботилось об этом: сибирякам сказали, что к ним приедут людоеды. Ээджа рассказывала о сибирских годах, стараясь не показывать своих чувств.

Аава, Иванов Дорджи Убушаевич, родился 8 марта в 1927 году в поселке Кегульта Приозерного района. С самого детства судьба была у него нелегкая. Когда ему было два года, умерла его мама. Старшие братья и сестра тоже умерли в младенчестве. Старший брат аавы, Мута 1922 года рождения, пропал без вести на войне. Воспитанием аавы занималась мачеха, а отец аавы был хорошим охотником. Аава не учился в школе, с раннего возраста работал с деревом. Он тоже попал в Новосибирскую область, в совхоз № 261, куда была депортирована Бевя Санджаповна. Аава всегда был немногословным, мало рассказывал мне про Сибирь. А если и говорил, то в основном о том, как им приходилось там выживать. Жили в бараках, в нечеловеческих условиях. Всегда было холодно. Калмыкам, степным людям, привыкшим к степным просторам, к жаре, было невыносимо тяжело жить в совершенно другой местности. Многие умерли по дороге, но и немало умерло там. Так как тела умерших невозможно было хоронить в мерзлой земле, да и некому было выкапывать могилу, тела оставляли в погребе до весны или относили в тайгу и там закапывали в сугроб. Аава говорил, что вначале голодно было. Приходилось находить кожуру от картофеля и варить ее. Ездили даже на скотомогильник и на веревке спускали кого-нибудь из детей в эту яму, чтобы веревка выдержала, и вытаскивали дохлого поросенка, либо срезали мясо с тушки дохлой коровы. Когда местные жители узнали, что калмыки берут оттуда падаль, они стали заливать яму скотомогильника креолином, керосином. Но калмыки все равно брали, выживать ведь как-то нужно было. Отмывали вытащенное мясо от креолина, керосина, так что вода становилась белой, а потом варили в кипятке.

Несмотря на все тяготы, калмыки всегда помогали друг другу. В бараке жило по несколько семей, и кто чем мог, старался помочь — едой, одеждой, да хотя бы просто моральной поддержкой. Но потом жизнь стала более или менее налаживаться. Стали завязываться теплыеотношения с местным населением. Ээджа говорила, что многие калмыки женились на местных, вышли замуж. Они так и остались жить в Сибири, не вернулись домой. Спецпереселенцы стали получать работу. Учитывая то, что калмыки были превосходными животноводами, им давали работу, связанную с уходом за скотиной. Ээджа моя работала дояркой. На каждую доярку приходилось по 10 – 15 коров. Она говорила,что работала за трудодни, вставали ночью и до поздней ночи работали. За работу давали продукты и одежду, а если работа была очень хорошая, в качестве премии могли выдать отрезок ткани. За хорошую работу ээдже дважды дали премию. В первый раз она получила пальто, а во второй – поросенка.

Аава пас коров. Семья аавы приютила племянника Ивана, который остался сиротой. Его мама и братишка умерли от голода. Сам он еле держался на ногах, но аава выходил его. Он брал его с собой пасти коров и кормил молоком прямо из-под коровы. Почему именно на пастбище, потому что запрещено было приносить даже кружку молока домой. Это причислялось к воровству и давали 10 лет лишения свободы. Поэтому аава доил корову, а Иван подбегал и становился под струю теплого молока. Разные способы приходилось находить для выживания.

Спецпереселенцам запрещалось выезжать за пределы спецпоселения. Необходимо было отмечаться в комендатуре. Несмотря на тяготы, люди все равно находили время для совместных посиделок, отмечались праздники. После работы в бараках устраивались небольшие гуляния. Пели песни, играли на домбре, рассказывали смешные истории. Ээджа любила петь русские частушки. А на следующее утро уходили на работу.

Именно на одной из таких вечеринок познакомились родители моего папы в городе Канск Красноярского края и поженились в 1945 году. Ээджа по отцовской линии, Дорджиева Мария Саранговна, родилась 5 января в 1925 году, в поселке Барун Юстинского района. Аава, Басангов Улюмджи Ангрыхович, родился 3 ноября в 1926 году в селе Харба Юстинского района. Аава работал грузчиком, разгружал вагоны с углем. Мой папа, Михаил Улюмджиевич Басангов, вспоминает, что его отец всегда приходил с работы весь в угле и приносил мерзлую картошку в качестве еды. Папа говорит, что тогда эта картошка казалось такой вкусной и сладкой.

Ээджа и аава окончили по 7 классов в цаганурской школе. Местом их спецпереселения стал Красноярский край, город Канск. Жителей одного поселка направляли в один край или в одну область, поселяли их в основном в соседних бараках. Папа сказал, что выходцы из их села жили в деревянных бараках № 18, № 19 и № 20. Каждая семья жила в комнате размером примерно два на три метра. На краю коридора барака была печка – буржуйка, но в бараке всегда было холодно. Папа вспоминает, как будучи детьми они бегали по коридорам барака.

Родители моей мамы поженились в 1949 году, но их свели родители. Была договоренность. Свадьбы как таковой не было, не выдавались и свидетельства о заключении брака. Пока мама и ее брат жили в Сибири, они носили девичью фамилию своей матери. Устраивалась небольшая вечеринка в бараке, приглашались соседи, родственники. После реабилитации браки, заключенные в Сибири, признавались официальными и выдавались документы.

Моя мама, Басангова Валентина Дорджиевна, родилась 15 октября в 1952 году в том же совхозе, куда были высланы ее родители. Она прожила в Сибири четыре года, эти годы ясно запомнились навсегда. Ее старший брат, Александр, родился в 1950 году. Оба были слабыми и сильно болели. Мама до пяти лет не могла ходить, ползала по земляному полу. Ээджа обращалась к врачам, но врач сказал, что ребенок ходить не сможет, и не брали в больницу. Тогда ээджа стала искать другие варианты, как вылечить дочь. Один целитель калмык, сказал, что нужно брать глину из какого-то местного озера и делать грязевые ванны. Ээджа после работы ездила на велосипеде до этого озера и брала глину в двух ведрах, приехав домой, она грела глину на печке, и этой глиной мазала маму, обматывала ээджин берзяр. После нескольких процедур мама начала вставать, ей купили деревянную коляску на четырех колесиках. Мама к весне начала выходить на улицу, держась за стенки.

 В бараках было очень холодно, что замерзало ведро воды, да и еды было мало. Ее сестренка, Нина, умерла в возрасте двух лет. Местные врачи не лечили детей «врагов-народов», сказали, что все равно умрет. Много детей умирало от дифтерии, кори. Была очень высокая смертность среди новорожденных. Даже после возвращения домой, дети, рожденные в Сибири, умирали от дизентерии. Больше половины депортированных калмыков навсегда «остались» там.

Папа, Басангов Михаил Улюмджиевич, родился 2 сентября в 1951 году в городе Канск. Он говорил, что в бараке было настолько холодно, что вода постоянно мерзла. Жили по 8 – 10 семей в одном бараке. Спали на полу на мешках, набитых соломой, либо на нарах.  Двое братьев Бадма, Баатр и сестра Зоя умерли в раннем возрасте от кори, они были 1946, 1948, 1949 годов рождения. Папа тоже болел, его вылечила женщина калмычка лет пятидесяти (медлхч) народным способом. Его мама каждый день на морозе носила его на лечение к этой женщине. Потом после папы родился братишка Виктор в 1954 году, затем сестра Галина в 1956 году. Папа рассказывает, что ходил с кружкой в руках и просил молока у местных женщин, а также папе все время хотелось есть глины. В основном ели картофель, пили черный чай. Молоко считалось роскошью. Папа говорит: «Жили впроголодь, но хватало». В школу мои родители пошли уже в Калмыкии. В Сибири же дети – калмыки посещали школу с опозданием, в 10 лет могли пойти в первый класс.

 Семья мамы вернулась на Родину в 1957 году летом, семья папы – в 1958 году. Все нужно было начать заново. Дорога домой заняла 10-12 дней. Возвращались также в красных вагонах. Спали на полу, на станциях выходили за кипятком, много людей было в одном вагоне. Опять же условий никаких не было, но испытывали совершенно другие чувства. Долгожданная радость – возвращение на Родину.

Семья мамы, Ивановы, поселились на ферме Тормта, жили в подвальном помещении, домов не было. При приезде в Калмыкию мама с братом Александром заболели дизентерией. Они чуть не умерли, их вылечил лама Намка. Аава Дорджи Убушаевич начал работать животноводом, строил дома на ферме. Ээджа Бевя Санджаповна занималась хозяйством по дому, воспитывала детей.

Семья папы, Басанговы, вернулась в поселок Барун. У них был деревянный дом из сруба с семью комнатами, который принадлежал семье Дорджиевых по материнской линии папы, и заехало туда после депортации несколько семей родственников. В 1959 году семья переехала на ферму Бор усн, где аава работал управляющим, ээджа воспитывала детей.

Недавно мои родители отметили 49 годовщину свадьбы. У них четверо дочерей, семь внуков, ожидают первого правнука. Родители мне охотно рассказывают о Сибири, вспоминают то, что им рассказывали их родители. С ними я всегда могу обсудить эту тему, о которой в нашей семье теперь говорят открыто. Для меня крайне важно и ценно сохранять и передавать эту память о депортации. Об ужасной несправедливости этой операции нужно говорить вслух, ведь в современном дискурсе все еще существует то мнение, которое было навязано сталинским временем. Говорить, анализировать, исследовать – это те задачи, которые стоят перед современными исследователями.